Траверс массива Дых-Тау и слет горнолыжников в Бакуриани
(1940 г).

Итак, шла зима 1940 года. Виталий Абалаков недавно вышел из тюрьмы и приступил к восстановительным тренировкам. По моим воспоминаниям было это в самом конце зимы, может быть даже в начале весны, возможно в марте. Как-то позвонил мне Виталий и сказал, что нужно срочно встретиться. Встретились. Оказалось, что возникла возможность бесплатно съездить в Тбилиси и даже в Бакуриани. Виталия попросили провести слет горнолыжников в Бакуриани. Неожиданно не смог поехать его помощник по хозяйственной части и если я в течение двух дней успею оформить отпуск, то он сможет взять на это место меня. Ни в Тбилиси, ни в Бакуриани я никогда не бывала, но в хозяйственно-административных делах была полной бездарью (как по моему мнению и сам Виталий). Безумно хотелось поехать, но я боялась, что провалю порученное мне дело, о чем и сказала честно Виталию. Он уверил меня, что в основном моей обязанностью будет вся бумажная часть: списки участников, согласование с грузинской альпсекцией сроков и дат всех намеченных мероприятий, причем в Тбилиси обещал помочь в общении с местными властями Алеша Джапаридзе. Мы выедем на 2 дня раньше участников и все подготовим. С нами поедет хороший фотограф - специалист, влюбленная в горы Татьяна Маят. Отпуск я оформила, но своим горнолыжным оборудованием заняться так и не успела. Были только какие-то лыжи-деревяшки, кажется даже не окантованные, с примитивными креплениями. Подумаешь, я ведь не собираюсь быть горнолыжницей. Итак, едем! Дорогу не помню, помню только, что ехали втроем. Нас встретил Алеша Джапаридзе и сразу же сказал, что мы будем ночевать у них в семье. Ох уж это грузинское гостеприимство, такое искреннее, такое теплое! Алеша обещал ночевку на ковре в спальных мешках и свою помощь завтра, дабы показать все учреждения, в которые предстояло зайти послезавтра (на следующий день было воскресенье и все было закрыто). И вот мы в семье Джапаридзе, все еще носящей траур по погибшему старшему брату. Скромная квартира грузинских интеллигентов. Хозяйка, Александра Джапаридзе, сестра Алеши, учительница. Все было очень скромно, но так радушно. Кстати Александра в Грузии была знаменитостью, как никак первая женщина, взошедшая на Ушбу в 1934 году в группе грузинских альпинистов под руководством Алеши Джапаридзе. На следующий день мы бродили вдвоем с Алешей по Тбилиси. Александра настояла, чтобы ноги Виталия, все еще кровоточащие, осмотрел их знакомый врач-хирург, а у Татьяны была назначена встреча с ее грузинскими друзьями. Алеша показывал где находятся учреждения, которые мне предстояло посетить на следующий день (я записывала адреса и фамилии), а одновременно знакомил с достопримечательностями Тбилиси, среди которых, кроме потрясающих видов и красивых мест, оказались также знаменитые воды братьев Логидзе, которые мы дважды пили за время нашей ознакомительной прогулки. Действительно потрясающе вкусно. К вечеру все собрались в гостеприимной квартире Джапаридзе. Вспоминаю анекдот, который я слышала когда-то на эту тему. В грузинской школе в начале учебного года новая учительница знакомится с классом и выкликая по очереди задает всем вопросы: фамилия, имя, профессия родителей. Ученики встают и один за другим отвечают: Гурам Абашидзе, отец адвокат, мать домохозяйка: Вано Циклаури, отец сапожник, мать продавщица, Георгий Кикнадзе, отец сантехник, мать портниха и т.д. Когда встает Заур Гвазава и говорит, что и отец и мать у него учителя, раздается смех в классе. Учительница: "Дети нехорошо смеяться, Заур не виноват в том, что родился в бедной семье". Переносясь на добрых тридцать лет вперед я вспоминаю, как в начале семидесятых годов мы с Нелли приехали в Тбилиси на слет ветеранов альпинизма, проходящий в Тбилиси. Приехали специально на два дня раньше, чтобы было время навестить Александру Джапаридзе, больную, живущую вместе с какими-то родственниками, уже совсем в другом районе Тбилиси. Алеши уже нет, он погиб в горах, Александра по-прежнему кумир грузинских альпинистов, но у нее такая же скромная квартира, и такие же как прежде радушие и гостеприимство. Александра потребовала, чтобы мы остановились у нее, но Нелли, чрезвычайно щепетильная в отношениях, не желая стеснять хозяев и нарушать привычную размеренную жизнь семьи, шепнула мне: "давай скажем, что мы сегодня должны ночевать в Пасанаури и что уже заказали номер в гостинице: "Так и сделали и расспросив хозяев как быстрее доехать до Пасанаури, мы уже под вечер ушли из гостеприимного дома. Помню, что тогда мы таки ночевали в гостинице в Пасанаури, приехав туда в полной темноте. Номер мы благополучно сняли, и на следующее утро ушли на весь день. Ходили далеко по ущелью, наслаждаясь природой и одиночеством. Вернулись в гостиницу уже под вечер, благополучно переночевали, а на следующий день были в назначенное время на месте встречи ветеранов. Однако унесло меня слишком далеко.

Возвращаюсь в Тбилиси 1940 года. На следующий день Виталий должен был быть на приеме у какого-то Тбилисского спортивного начальства, а я целый день бегала по учреждениям, собирая подписи и ставя печати на многочисленных бумагах. Дальнейших подробностей не помню. В Бакуриани, вернее до станции Боржоми, доехали местным поездом. Пешком дошли до селения по широкой серпантинной дороге, неся лыжи и вещи на себе. По моему мы опять приехали на день раньше участников сбора, но кажется там у меня никаких обязанностей не было кроме передачи всех бумаг и документов местному спортивному начальству. Почему-то я удивительно мало помню из этой поездки. Помню, что было очень много снега, помню удивительно красивые пологие холмы близь селения, поросшие молодыми сосенками, укрытыми снеговыми одеялами по самую макушку. Где мы жили, как спали, как питались, решительно не помню. Следующее воспоминание: идем на восхождение на близь расположенную вершину. Сплошные скалы и заросли. Подымались, с трудом продираясь сквозь заросли, обходя деревья и скалы. На вершину взошли, но руководители решили, что здешние вершины для спуска на лыжах не пригодны. Я была с ними совершенно согласна, так как не помню, чтобы падала или отставала от остальных, значит не только я, но и никто другой не мог нормально спускаться на лыжах. Каждый день все участники сбора занимались на большом открытом, довольно крутом склоне. Постоянные снегопады не позволяли утрамбовать как следует глубокий пушистый снег. И вот наконец сверкающий солнечный день уже в самом конце нашего пребывания в Бакуриани. В этот, чуть ли не единственный погожий день, наши участники смогли наконец показать на что они способны, а может быть, и повысить свое мастерство. Ну, а я тоже все время пыталась освоить хоть какой-нибудь поворот, но на моих деревяшках ничего у меня не получалось, и в конце концов приходилось нестись по крутому спуску до тех пор пока могла держаться на ногах. Чаще всего такой спуск оканчивался падением и я на большой скорости втыкалась головой в глубокий снег. Как-то раз, вылезая с трудом из снега, я увидела, что рядом стоит и смеется Татьяна Маят, которая тут же меня и сфотографировала.

Эта фотография добиралась до меня очень долго, но все же добралась. Было это уже после войны. Я уже не помню кто, но кто-то, кажется, даже не знакомый, вручил мне большой конверт, в котором была только одна большая фотография: я, с залепленным снегом лицом, стою улыбаясь, явно только что поднявшись после очередного падения (вот она). Я пыталась узнать адрес Татьяны, чтобы поблагодарить ее за прекрасную фотографию, но оказалось, что Таня недавно умерла от болезни, которую все еще по настоящему лечить не умеют. Я очень дорожу этой фотографией и как просто хорошим профессиональным снимком, и как памятью о Тане Маят, мгновением промелькнувшей в моей долгой жизни. Спасибо Тане за чудесный подарок!

И еще одно воспоминание: вереница участников, и я в их числе, с удовольствием спускается на лыжах из Бакуриани к станции Боржоми. Серпантинная дорога достаточно широкая и я на своих деревяшках, так и не освоившая за время сборов ни одного настоящего поворота, чувствую себя со своим "плугом" вполне уверенно. И вот что еще удивительно. От этой поездки осталось светлое воспоминание, но я не могу вспомнить ни одного участника, не могу даже вспомнить в ней Виталия, который устроил меня туда. В моих воспоминаниях его нет, так же как нет ни одного из участников. Правда, когда во время нашей подготовки к лету 1940 года, Борис Гарф рассказал мне, что он сидел в одной камере с Валерой Гришиным, которого жестоко избили следователи за то, что он сначала назвал меня хорошей девушкой, а когда следователь отозвался: "такая же сволочь как и ты" ответил ему: "но не такая как ты", я моментально вспомнила Валеру, и до сих пор помню даже как он выглядел. Теперь же больше никого не могу вспомнить, запомнилась только местность, люди же из памяти выпали полностью, так же как и все наше возвращение из Бакуриани в Москву. Я думаю, что Виталий тренировался отдельно, когда никто не мог его видеть, ведь не мог он позволить кому-нибудь наблюдать свои неудачные первые спуски и падения. Возможно, что он задержался на несколько дней после окончания сбора, а мы с Таней возвращались вместе со всеми участниками. Думаю также, что и жил он в Бакуриани не вместе со всеми, а у кого-нибудь из своих местных друзей-почитателей. Вполне возможно, что поэтому я и не могу вспомнить Виталия в Бакуриани. Вот такая была у меня неожиданная поездка в Тбилиси и Бакуриани, положившая начало хорошей дружбе с Алешей и Александрой Джапаридзе.

Возвращаюсь к лету 1940 года. Я не буду подробно его описывать, остановлюсь только на самых запомнившихся эпизодах. Когда Жора Прокудаев узнал, что в наши планы входит траверс обеих вершин Дых-Тау, он посоветовал обратить особое внимание на подъем на восточную вершину Дых-Тау. Пока мы с Жорой ходили в тройке, нам никогда не приходилось сталкиваться на восхождениях с необходимостью подниматься по "каминам", а по Жориным словам при подъеме на восточную вершину с любой стороны, нам обязательно встретится протяженный "камин", который необходимо будет пролезть с начала до конца, и лучше если об этом знаешь заранее. Камин это узкая вертикальная щель, как правило без зацепок для рук и уступов для ног. Камин приходится пролезать на распоре, упираясь одновременно в обе гладкие стенки и используя трение. Я рассказала всем о Жорином предупреждении и мы даже съездили в Царицыно и найдя несколько подходящих развалин потренировались в преодолении каминов. На этом наша техническая подготовка закончилась. Должна сказать, что когда при восхождении на Восточную Дых-Тау я пролезала по камину, то получила истинное удовольствие. Это было очень приятное лазание, которое в моей практике встретилось впервые и вообще единственный раз. Следующая задача, которую мы решали в процессе подготовки к восхождению это сокращение веса рюкзаков, особенно у нас с Нелли. Я (на свою голову) предложила попробовать залезть вдвоем в мой Памирский спальник. Получилось, но конечно было тесновато. Тогда Нелли предложила выпустить из мешка немного пуха, ведь нам не на семитысячник предстоит лезть. Мы с Нелли потратили целый день, но сделали все настолько основательно, что получилось два мешка - один готовенький, а другой требовал еще много работы, но эту работу я оставила "на потом", благо на восхождении нужен только один. Свой спальник Нелли, конечно, тоже возьмет, а вдвоем мы будем спать только на восхождении. Забегая вперед могу похвастаться, что недоделанный мешок я позднее тоже довела "до ума", простегала, сшила оболочку, сделала застежку. Получился прекрасный спальный мешок, который я подарила Толе Нетушилу. Правда на эту работу ушло значительно больше времени, чем на выпускание пуха, но получился хороший мешок, которым Толя пользовался (по его словам) во всех туристических поездках. Я же должна признаться, что ночевать вдвоем в одном мешке очень неудобно и никому не советую применять предложенный мной способ сокращения веса. Поскольку Нелли была ниже меня, то на восхождении оказалось, что Нелли залезает в мешок целиком, а у меня одно плечо никак не хочет уместиться в спальнике и все время из него вылезает. Кроме того приходилось поворачиваться на другой бок "по команде" одновременно. Мы старались избегать этого и спать всю ночь не поворачиваясь. В результате во время восхождения я, видимо, застудила одно плечо и оно у меня болело не меньше двух лет. Первое время боль была настолько сильной, что с тех пор я познакомилась с таким неприятным явлением, как бессонница. Хотя эта глава называется "Альпинизм" я не забываю о том, что пишу не для альпинистов, а для моих близких, поэтому не ждите описаний восхождения, они для моих заказчиков непонятны и поэтому не интересны. Для меня любое предстоящее трудное восхождение всегда интересно, я стараюсь познакомиться заранее со всем, с чем на нем предстоит встретиться. Я немного боюсь как бы оно не оказалось мне не по силам, во время же самого восхождения я почти всегда счастлива. Счастлива потому, что снова в горах, что могу любоваться вновь открывающимися при подъеме горными панорамами и что рядом со мной надежные верные друзья. Ну, а когда восхождение позади, то остается только светлое воспоминание, "что пройдет, то будет мило". Я не очень высоко оцениваю себя, как альпинистку и поэтому почти обо всех восхождениях мне хочется сказать: "раз я там была, значит не очень сложное". И огромное значение для меня имеет компания в которой совершается восхождение. Это должны быть друзья, которых знаешь, любишь и, главное, которым веришь так же как себе.

В нашем восхождении 1940 года мне предстояло идти с новыми попутчиками, которые мне очень нравились, но с которыми в горах я еще не ходила. Мы решили, что Нелли пойдет в связке с Борей Гарфом, а я с Юрой Ведениковым. Своих прежних компаньонов я знала досконально, знала например, что Жора не терпит голода, что для него нужно обязательно иметь что-либо в кармане (шоколад, сахар, даже корку хлеба на худой конец), дабы предотвратить возможность нервного срыва. Знала и все особенности характера Володи. А тут все новое, и интересно, и боязно. Кроме того по ряду причин, а в основном из-за того, что мне пришлось задержаться в Москве с выездом, я вынуждена была добираться до Миссес-Коше в одиночку и с большим грузом. Основной причиной задержки были специально изготовляющиеся для нас "нестираемые трикони", окончания изготовления которых я и дожидалась. Эта история с триконями описана в отдельной главе "Мои друзья Займовские" первой части моих воспоминаний и повторять ее я не буду. Словом пришлось мне ехать одной. Насколько я люблю гулять одна по горам, лесам и берегам рек (во время байдарочных и других походов) настолько же ненавижу ехать куда либо одна. Приходится одной искать транспорт, попутчиков, кого-то уговаривать, от кого-то зависеть и, главное, все время общаться с множеством людей. И если спросить что мне запомнилось как самое трудное в нашем восхождении 1940 года, я не задумываясь отвечу: добираться одной до Миссес-Коша. Впрочем мир не без добрых людей. В Нальчике, когда я пешком дошла от вокзала до гостиницы, оказалось, что ни одного свободного номера там нет. Но не успела я начать обдумывать свое положение, меня окликнула семейная пара ленинградских альпинистов: Володя Буданов и Маруся Потапова, которых я практически не знала, но где-то раза два встречала. Сначала занесли мои вещи в свой номер, а потом мы втроем пошли куда-то ужинать. Насколько я помню Маруся (врач по профессии) работала в то время над диссертацией, целью которой было исследование микроклимата, образующегося в местах, в которых сосновые леса соседствовали с бурными горными потоками. В поисках таких мест они разъезжали по разным альпинистским лагерям и санаториям, расположенным неподалеку от Нальчика. Не помню что там измеряла Маруся, возможно количество озона. Володя время от времени присоединялся к какой-нибудь группе ленинградцев и ходил с ними на восхождения в разных районах. В гостинице у них был постоянный номер, в котором мне и предложили переночевать. Мало того, мы с Володей сходили на какую-то автобазу и узнали, что завтра будет машина в верховье Черека Безенгийского, причем эта машина предполагает проехать насколько возможно выше селения Безенги. Машина поедет с продуктами, почти без людей, а сами альпинисты отправятся туда через пару дней. Что и говорить, Будановы тогда мне очень помогли, а главное для меня была даже не ночевка у них в номере, а то что я не чувствовала себя одинокой в поисках транспорта, что вещи мои были надежно пристроены и что я была не одна. На следующее утро я тихонечко выбралась из их гостеприимного номера, двигаясь так тихо, что даже не разбудила хозяев. Оставила им записку, полную благодарностей и выбралась в предутреннюю прохладу нового зарождающегося дня. Не могу сказать, чтобы ехать в кузове грузовика в компании остроконечных ящиков, норовящих врезаться в меня при подъеме и крутых поворотах дороги, и огромных тюков, было очень комфортно, но зато наблюдать проносящиеся мимо красоты было очень приятно. Временами мы останавливались, чтобы подвезти очередную группу балкарцев, бредущих пешком по пыльной дороге, но в основном я была в кузове одна и это было гораздо приятнее, чем отвечать каждой новой группе куда и зачем я еду и почему одна. Не могу вспомнить как я добиралась от места где разгружалась машина до Миссес-Коша. Помню только, что выгружая свои вещи, я забыла в кузове свой ледоруб, с которым никогда не расставалась и без которого никакое восхождение было невозможно. И опять меня охватило чувство одиночества и необходимость предпринимать какие-то срочные меры, кого-то о чем-то просить, придумывать выход из создавшегося затруднительного положения. Но вместе с появлением затруднительных положений во мне совершался какой-то внутренний переворот и рождалась способность к быстрым и активным действиям. Моментально нашла ответственного за прибывшие грузы, узнала фамилии начальника группы (группа была незнакомая из Днепропетровска), узнала, что завтра будет телефонная связь, написала записку с просьбой захватить ледоруб и доставить его в Миссес-Кош, словом проявила бурную энергию в результате которой ледоруб в Миссес-Коше я таки получила. А вот как сама добиралась туда совершенно не помню. Не помню даже где и как переночевала. Мы приехали уже под вечер и, конечно, в Миссес-Кош можно было идти только на следующее утро.

Но добралась и трикони доставила, и продукты которые везла. И только когда оказалась среди своих, этот взрыв активности наконец отпустил меня. Как же я была рада оказаться среди друзей, расслабиться, рассказать о том как добиралась. По случаю моего прибытия долго сидели у костра, завтра можно встать попозже. В Миссес-Коше тогда стояло полуразрушенное длинное, каменное одноэтажное здание и какие-то группы жили в нем. Наши же установили две просторные палатки "полудатки", в одной из которых жили сами, а в другую сложили все привезенные продукты и снаряжение. В этой же палатке поселилась и я. Все замечательно, просторно, удобно, наконец-то смогу спокойно выспаться, но... ночью я была разбужена, несмотря на весь мой недосып последних дней. Кто-то за стенкой палатки, совсем рядом тихонечко скулил: "пожалуйста открой палатку, пусти меня, мне холодно". Я сразу сообразила кто это. В одной из московских туристических групп, разместившихся в каменном здании, оказался какой-то знакомый Веденикова и Графа. Он все время "торчал" вблизи нашей группы, встревал в наши разговоры, сидел рядом во время нашего ужина и сразу показался мне очень странным. С одной стороны вроде бы интеллигентный, начитанный, а с другой какой-то липучий, ненужный, навязчивый. От него веяло какой-то ненормальностью, которую я всегда сразу чувствую и совершенно не переношу. Заснуть я уже не могла, поднимать среди ночи скандал и наорать на него невозможно, это значит перебудить всех. Я шепотом убеждала его поскорее уйти спать. Безуспешно, тихий "скулеж" продолжался. Наконец шепотом же я пригрозила ему, что разбужу нашу группу и скажу им, будто кто-то пытался похитить продукты из нашей "хозяйственной" палатки и попрошу кого-нибудь из мужчин осмотреть и прочесать местность вокруг. Кажется помогло, он наконец ретировался, но я долго еще не могла заснуть. Весь следующий день вся наша группа занималась "ковкой" ботинок, привинчивая нестирающиеся чудо - трикони. Тут уж около нас оказались все обитатели Миссес-Коша, рассматривая наши чудо - трикони и делая свои замечания. Не было ничего удивительного, что мой "ночной гость" тоже находился среди интересующихся, проявляя интерес и давая вполне квалифицированную оценку и никак не выделяя и не проявляя какого либо интереса к моей персоне. Мне самой казалось диким обвинить его в ночных похождениях или рассказать о них кому-нибудь, даже Нелли. Кроме того мы собирались выходить на тренировочное восхождение на Миссес-Тау. Вечером в моей палатке мы с Нелли осмотрели продукты на выход, распределили их на четверых участников и полностью подготовились к выходу. Миссес-Тау не казались сложной вершиной, но никто из нас о ней ничего не знал, поэтому приготовили на всякий случай и набор крючьев. Чем ближе к вечеру тем беспокойнее я себя чувствовала. Все как-то забыли, что у меня нет ледоруба и я не напоминала, надеясь на то, что в течение дня успею его получить. Но вот пришла снизу группа и я устремилась к ней. Увы, ледоруба с ними не было, но они передали мне записку от той группы, с вещами которой я тряслась в кузове грузовика. Записка хорошая, ледоруб мой найден, завтра группа будет в Миссес-Коше и они мне вручат потерю целой и невредимой. Я показала записку своим друзьям и для них она была отнюдь не хорошей, а скорее ушатом холодной воды. Ведь все готово к выходу. Неужели придется отложить? Боря Гарф даже высказался в том смысле, что может быть целесообразнее мне обойтись без тренировочного восхождения? Но тут восстала Нелли. Она напомнила, что весной 39-го года я перенесла воспаление почечных лоханок, а прошлым летом 39-го года ходила только на ерундовые восхождения: на Кой-Авган баши и Виа-Тау, причем врач лагеря Адыл-Су с трудом разрешил мне даже это восхождение после такого серьезного и длительного заболевания. Если кому--либо из нас и нужно это тренировочное восхождение, то в первую очередь Ирке, а посему завтрашний выход переносится на послезавтра. Наша "мастерица" и начальница очень строго придерживалась всех правил безопасности, а авторитет ее в группе был настолько велик, что больше никаких возражений не было. Итак еще одна ночь в Миссес-Коше. Переволновавшись, сразу после ужина я забралась в свою хозяйственную палатку и блаженно заснула. Каково же было мое возмущение и разочарование, когда мой сладкий сон был опять нарушен скулежом с просьбами пустить, а потом и попытками пролезть или открыть хорошо "задраенную" палатку. Я не ждала ночного гостя, мне казалось, что я достаточно напугала его прошлой ночью, но на всякий случай очень основательно "задраила" палатку и перед входом сложила побольше тяжелых вещей. Я была так взбешена, что почти полным голосом потребовала, чтобы он немедленно исчез, иначе я больше церемониться с ним не стану и разбужу своих друзей. В ответ я услышала шипение: "Тише, тише", и звук осторожно удаляющихся шагов. Мне было совершенно очевидно, что этот человек болен и мне было с одной стороны очень противно, а с другой жалко его. Я было собралась попросить Юру поменяться со мной местами на следующую ночь, но он конечно бы все понял, а по моим наблюдениям "ночной гость" очень дорожил хорошими отношениями с Юрой. Вопрос решился сам собой. На следующий день группа, членом которой был мой "ночной гость" ушла из Миссес-Коша.

Мы благополучно сходили на Миссес-Тау, а вскоре покинули беспокойный Миссес-Кош, чтобы основать наш следующий лагерь на моей любимой Мижиргийской поляне, которая, кажется, называется сейчас "Австрийские ночевки". Из нашего восхождения запомнилась первая, и пожалуй, самая неудобная, ночевка на скале юго-западного ребра Дых-Тау. Совсем недолго мы любовались далекими горами, и близкой, но уже не белоснежной, а как бы сияющей чуть видимым голубовато-зеленым сиянием Безенгийской стеной. Потом снизу пополз туман. Клочьями белой ваты он закрыл сначала ледник, потом все окружающее нас великолепие, и наконец, мы оказались в густом влажном облаке. Пора было подумать о ночлеге. Видимости никакой, ребро очень крутое, никаких площадок теперь не найти, двигаться дальше невозможно. Мы с Нелли с трудом разровняли себе подобие площадки, на которой удалось разместить наш "общий" спальный мешок, несколько ниже сложили свои вещи. Рядом полусидя, полулежа пристроился Юра Ведеников. А Боря Гарф устроил себе нечто вроде гамака из веревки, прикрепив это сооружение к крючьям, забитым в скалу чуть в стороне, но почти над нами. Ужин устроили на крохотной, сравнительно плоской каменной плите. Когда я несла к месту ужина головку сыра, которая "ехала" в моем рюкзаке, было уже совсем темно, и пытаясь рассмотреть подвешенного к стенке Бориса, я выронила сыр (совсем как та ворона, но только не изо рта, а из рук). Круглая головка сыра запрыгала по скалам, вызвав где-то внизу небольшой камнепад. Потеря была ощутимая, целая головка, весь наш запас сыра, теперь придется основательно "подтянуть" животы. Я, конечно, была очень подавлена и даже собиралась с первыми лучами солнца поискать ее внизу (она была с заметной красной коркой), но посмотрев утром вниз, вся группа мое предложение дружно отвергла. Боря перенес очень тяжелую ночевку: ворочаясь умудрился расшатать один крюк, так что чуть не последовал вдогонку за сыром. Утром мы Бориса всем коллективом с трудом высвободили из неудачно придуманного им гамака.

Восхождения и на главную и на восточную вершину Дых-Тау прошли успешно, без всяких приключений. Я уже писала, что подъем по камину на восточную вершину мне (а по-моему и всем остальным) очень понравился. А вот при спуске с восточной вершины перед самым выходом на длинный гребень, тянущийся к пику Пушкина, чуть не произошла трагедия. Мы собирались перед выходом на гребень как следует отдохнуть и поесть. У меня эта страшная картина до сих пор стоит перед глазами. Развязываться мы не собирались. Найдя крохотную площадку под защитой огромной скалы Борис сбросил рюкзак, Нелли тоже успела снять свой, а мы с Юрой спустились чуть ниже, но еще не успели снять рюкзаки. Освободившись от рюкзака Борис удобно уселся и привалился спиной к огромной высоченной скале. И вдруг эта громадина начала падать, увлекая за собой Бориса. И он уже летел вниз, когда мы с Юрой ухватились вместе с Нелли за веревку, связывающую Бориса и Нелли. К счастью громадина опередила Борю, и пролетела чуть стороной, почти не задев его, к счастью Нелли успела к моменту падения аккуратно сложить веревку кольцами, к счастью мы все были свидетелями падения скалы и все сразу схватились за веревку, к счастью веревка выдержала рывок и мы вытащили почти бесчувственного Борю на площадку. Ну, а внизу слышался грохот уже нешуточного камнепада. Какое-то время все мы стояли потрясенные и безмолвные, потом начали осматривать скорченного у наших ног Бориса. Никаких ран, даже царапин не обнаружили, спрашивали не болит ли у него что-нибудь, но Борис молчал, молчал очень долго. От еды отказался, по-видимому, он был в сильнейшем шоке. Что делать? Ясно одно, надо поскорее найти хорошую площадку и уложить его, чтобы он смог спокойно и удобно заснуть. Ясно и то, что такую площадку скорее всего мы найдем на гребне. Рассматривая его мы увидели, что на нем встречаются почти горизонтальные участки и, кажется, даже снежные участки с огромными карнизами. Значит скорее на гребень. Мы очень надеялись на то, что после глубокого сна Боря проснется здоровым. И мы старались. Площадка нашлась довольно скоро. Мы долго трудились, чтобы сделать ее почти идеально ровной. Сначала выровняли снег, покрыли его плоскими плитами, создали все условия для спокойной ночи для Бори. И ночь действительно была спокойной, Борис утром заговорил и уверял, что он в полном порядке. Однако, когда он встал, то обнаружилось, что он шатается как пьяный и пришлось сразу же обвязать его. При продвижении по гребню, где острые снежные гребешки сменялись скальными жандармами, нам показалось, что Борис с каждым шагом обретает устойчивость и уверенность. Но тут испортилась погода, поднялся ветер, начался снегопад и видно было как быстро движется на нас нечто свинцово-черное, послышались отдаленные пока раскаты грома. Надвигалась гроза. Не теряя времени мы выгрузили из рюкзаков консервные банки, крючья и прочий металл. Начали расчищать на крутом склоне площадку, пока могли держать в руках ледорубы, но скоро они начали дрожать и гудеть, волосы на голове зашевелились, явно пытаясь подняться "дыбом" и мы вынуждены были срочно оттащить ледорубы на солидное расстояние и укрыть их снегом. Сами же лихорадочно утаптывали площадку на которой могли бы поместиться все четверо и при этом стоять достаточно устойчиво. Связаны мы были, но веревки то держались только на нас, и страховки фактически не было, ведь ледорубы и крючья были далеко. Нельзя сказать, что наше положение было приятным (ветер, холодно, начинают мерзнуть ноги), но хуже всего, что мы почувствовали, что Борис опять начал шататься, как утром. Мы крепко обняли его со всех сторон, а сами старались держаться за утрамбованный снег. Так и переждали грозу и когда она ушла наконец громить Каштан-Тау, посылая нам оттуда прощальные раскаты, как бы ворча и ругаясь, что не сумела навредить нам, мы почувствовали, что можно начинать действовать. Взяли свои ледорубы, взобрались снова на гребень и обнаружили, что молния побывала таки в куче консервных банок. Все бы хорошо, но к великому нашему разочарованию Борису опять стало хуже и наши затаенные надежды на то что мы сможем продолжить задуманный траверс завяли прежде, чем успели расцвести. Я не помню где была следующая ночевка на гребне, совершенно не помню как мы по нему двигались, зато хорошо помню, что я рассказала Нелли и Юре о коварном характере кулуара с почти непрерывными камнепадами, затихающими только в конце ночи. Оба отнеслись к моему сообщению со всей серьезностью, в результате чего мы начали спуск чуть ли не в темноте и прошли кулуар совершенно благополучно. Небольшое отступление. Еще в самом начале восхождения я поняла, что судьба послала мне в лице Юры Веденикова идеального товарища по связке. Мы понимали друг друга с полуслова. Перед каждым новым подъемом мы обязательно обменивались мнениями о предстоящем участке подъема и каждый из нас высказывал свое мнение о том как его следует проходить. Как правило, наши мнения совпадали, иногда кто-то из нас предлагал свой вариант, но в результате мы быстро приходили к единому мнению, легко соглашаясь друг с другом. По моим воспоминаниям наша связка большей частью шла первой. Если же мы были вторыми, то случалось, что двигаясь по только что выбранному маршруту, мы оказывались впереди и дальше шли первыми. Никогда никаких споров у нас не возникало и бывало мы начинали согласовывать движение, даже не дожидаясь момента, когда Нелли и Борис придут к соглашению и кончат обсуждение предстоящего подъема. Я уверена, что если бы не война, и все с ней связанное, мы бы ходили вместе с Ведениковым еще долго. Итак мы благополучно спустились из кулуара. Как только мы добрались до начала журчащего ручейка, протекающего по Мижиргийской поляне, все не сговариваясь сбросили рюкзаки и хором выдохнули почти шепотом: "пить!". Я достала из рюкзака две бутылочки клюквенного экстракта, Юра принес котелок с водой и началось блаженное, продолжительное, ничем не прерываемое священнодействие. Мы пили. Я не помню, чтобы у меня в жизни случалось еще хоть раз такое, чтобы видела и участвовала бы сама в таком поглощении воды и наблюдала бы чудесное действие этой воды. Кружка за кружкой, котелок за котелком, вот уже и вторая бутылочка экстракта подходит к концу, а мы все продолжаем наш водяной пир. Одновременно перед всеми нами свершалось чудо: с каждой новой кружкой воды с Борисом происходит метаморфоза. Вот уже он не лежит бесчувственный и безмолвный. Он уже сидит, он принимает участие в разговоре, глаза блестят, вот он топает сам за водой к ручью, принес очередной котелок, вот он уже со смехом рассказывает что он чувствовал, когда летел вниз, как у него перехватило дыхание, когда мы выдернули его наверх, как он дальше не мог ничего вспомнить. И вот кульминация: Борька пустился в пляс, он исполняет свой знаменитый танец, приговаривая, даже выкрикивая: "я здоров, я буду снова ходить в горы, я еще им покажу". У меня тогда только мелькнула такая мысль, а сейчас я серьезно думаю, что может быть мы сами во многом виноваты. Будь среди нас хороший врач или была бы возможность связаться с таким врачом, и оказалось бы, что мы действовали совершенно безграмотно. Может быть медицине известно, что в случае такого шока нужно много пить, возможно дать пострадавшему какое-нибудь элементарное лекарство и все бы быстро прошло и не пришлось бы нам отказаться от дальнейшего траверса. Ведь это была не "горняшка", когда нужно скорее вниз, а мы зациклились на том, что нужно выспаться и скорее спускаться, в результате чего почти не топили воды из снега, не пили сами и явно недостаточно поили "пострадавшего". Может быть я выдумываю и ошибаюсь, но очень уж сильное впечатление произвело на меня превращение тяжело больного человека в здорового с каждой выпитой кружкой воды. Пожалуй на этом я и закончу воспоминания о восхождении 1940 года. Как бы там ни было, но это восхождение сделало всех участников, и даже их близких, друзьями на всю оставшуюся жизнь. Дальше было четыре года войны и еще восемь послевоенных лет, проведенных мной на Урале. Об альпинизме я тогда даже мечтать не могла. И все-таки три года подряд мне удавалось вырываться летом в горы (1950, 1951 и 1952 годы), причем в качестве альпинистки. Описанием этих моих последних альпинистских лет я и закончу главу об альпинизме.